В крепости было сложено так много хлеба, что его могло хватить на долгое время, равно как и значительное количество вина и масла; было также и фиников и стручковых плодов в избытке.

Иосиф Флавий, описание хранилищ припасов в крепости Масада.

Иудейская война, ок. 75 г. н.э. (пер. Я. Л. Чертка)

Римский полководец Флавий Сильва подошел к подножию крепости Масада зимой 72–73 г. н.э. Хроника повествует, что под его командованием был целый легион солдат, а также тысячи рабов и маркитантов. История не сохранила, о чем Сильва думал в этот момент, но каждый, кто видел крепость Масада, легко может себе это представить.

Угнездившаяся на вершине тысячефутового (320 м) скалистого утеса и окруженная отвесными обрывами, крепость славилась укрепленными стенами, башнями и обширными арсеналами оружия. Сверху открывался превосходный вид во всех направлениях, а одним из немногих подступов был крутой и узкий извилистый проход со зловещим названием Змеиная тропа. Кроме того, люди, защищавшие Масаду, принадлежали к особо свирепой и непримиримой группе иудейских повстанцев, называемых сикариями из-за кинжалов, которыми они коварно убивали своих врагов. Сильва наверняка понимал, что, пока он со своей армией стоит лагерем в суровой каменистой пустыне, окружающей крепость, мятежники будут роскошествовать во дворцах и виллах, устроенных во вкусе строителя Масады, царя Ирода Великого.

Римляне приготовились к долгой осаде. У Сильвы был приказ покончить с сикариями, последним оплотом иудейского восстания, известного как Первая иудейская война. В течение нескольких месяцев его осадные мастера воздвигли насыпь, которую до сих пор прекрасно видно: она вздымается, словно огромная земляная волна, у западной стены утеса. Когда строительство насыпи было завершено, солдаты Сильвы взошли на вершину, тараном пробили стену и взяли крепость штурмом. Тогда эта победа принесла военачальнику стремительный карьерный взлет. Он правил Иудеей восемь лет и позже вернулся в Рим в качестве консула, став вторым человеком после самого императора. Однако в итоге осада Масады оказалась намного полезней для дела еврейского национализма, для коллекционеров монет, а также для нашего понимания состояния покоя семян.

Когда легионеры Сильвы ворвались в Масаду, они ожидали найти там размахивающих кинжалами воинов, но их встретила зловещая тишина. Вместо того чтобы покориться или сдаться в плен, почти тысяча сикариев — мужчин, женщин и детей — совершили массовое самоубийство. История их сопротивления и гибели стала для еврейского народа почти мифическим символом стойкости. В период, предшествующий созданию государства, будущие лидеры Израиля сделали Масаду аллегорией национального единства и решимости. Десятилетиями юные израильские скауты и солдаты совершали в качестве ритуала посвящения восхождение по Змеиной тропе, и теперь Масада — одно из самых популярных туристических мест в стране. Если бы Сильва сейчас воскрес, он смог бы подняться на вершину по канатной дороге и там обнаружить, что лозунг «Масада больше не падет!» написан на всем, на чем только можно, от футболок до кофейных чашек.

Коллекционеры монет и специалисты по семенам помнят защитников Масады не столько по их подвигам, сколько по тому, что они оставили после себя. Не желая, чтобы римлянам достались хоть какие-то ценности, последние сикарии перенесли свое имущество и запасы пищи в центральное хранилище и подожгли его. Когда прогорели деревянные стропила и балки, каменные стены обрушились внутрь здания, образовав груду, которая пролежала непотревоженной около 2000 лет. Археологи, раскапывавшие завалы в 1960-х гг., обнаружили клад из древних шекелей, ответивших на несколько вопросов иудейской нумизматики, не дававших покоя специалистам. Не стало сюрпризом, что на многих монетах были изображены изящно изогнутые листья иудейской финиковой пальмы — дерева, чьи плоды служили и важным продуктом питания местных жителей, и прибыльной статьей экспорта. Известно, что их любил император Август, и обширные финиковые сады тянулись вдоль Иордана от моря Галилейского на юг, до берегов Мертвого моря. Углубившись в руины, археологическая партия вскоре наткнулась на запасы провизии: соль, зерно, оливковое масло, вино, гранаты и изрядный запас тех самых фиников — они столь превосходно сохранились, что на семенах еще оставались кусочки мякоти.

Совершенно логично, что сикарии запаслись самой знаменитой сельскохозяйственной культурой своей страны, но тем не менее находка фиников в Масаде стала важным событием. Упомянутые в Библии и Коране, восхваляемые за сладость всеми авторами, от Теофраста до Плиния Старшего, финики той разновидности, которая выращивалась в Иудее, давным-давно исчезли, став жертвой климатических изменений и особенностей заселения территории. И теперь, впервые за много веков, люди смогли увидеть и взять в руки плод, когда-то считавшийся главным источником богатств царя Ирода. Но дальше произошло нечто еще более замечательное: через 40 лет после того, как музейные работники очистили, снабдили этикеткой и занесли в каталог финики из Масады, кое-кому пришло в голову посадить одно из семян.

«Сказать, что я безумно взволновалась, было бы преуменьшением», — поведала мне Элейн Солоуей, вспоминая весенний день 2005 г., когда она заметила одинокий побег, пробивающийся сквозь землю в горшке. Специалист-агроном в кибуце в пустыне Негев, доктор Солоуей посадила за свою карьеру «сотни тысяч деревьев», прежде чем попробовала прорастить финик из Масады. «На самом деле я не ожидала, что что-то взойдет, — призналась она. — Я думала, эти семена мертвее мертвого!» Солоуей приписывает главную заслугу своей сотруднице, Саре Шэллон, которая подала ей эту идею.

«Мне казалось, что все так, как и должно быть, — сказала Шэллон, когда я дозвонился ей по телефону. — Честно говоря, именно этого я и ожидала». В Иерусалиме было десять часов вечера, и Сара заработалась допоздна, однако поддержала разговор с энтузиазмом, как-то ухитряясь одновременно беседовать с сыном в соседней комнате и даже накормить его ужином. Безграничная энергия Сары заставила меня заподозрить, что финик пробудился к жизни от одного лишь ее прикосновения. Получив медицинское образование в области педиатрии, Шэллон стала специалистом мирового уровня по натуральным лекарствам, особенно созданным на основе местных израильских растений. Команда ее лаборатории работает вместе с полевой группой Солоуей, выращивая и исследуя десятки лекарственных растений. «Но меня также интересовало, — пояснила она, — что росло здесь раньше — и исчезло». Древние целители использовали финики иудейской пальмы для лечения чего угодно: от депрессии и туберкулеза до обычных болей и хворей. «Их возрождение могло бы послужить доброму делу», — рассудила Сара.

Росток пальмы, так изумивший Элейн Солоуей (и совсем не удививший Сару Шэллон), теперь выше десяти футов (3 м) ростом и носит имя Мафусаил — в честь старейшего персонажа Ветхого Завета. Но по сравнению с этой небольшой финиковой пальмой библейский Мафусаил в свои 969 лет едва достиг зрелости. Датировка радиоуглеродным методом подтверждает, что финики из Масады, вероятно, пролежали в хранилище десятки лет, прежде чем крепость пала. Пусть Мафусаил выглядит юным деревцем, но почти двухтысячелетний срок жизни делает его одним из старейших организмов на земле. При таком возрасте кто осудит его за некоторую избалованность? «Мы построили ему собственный огороженный садик с отдельной системой полива, сигнализацией от воров и камерой слежения, — смеется Элейн. — Определенно, наш красавец — дерево, у которого есть всё».

Элейн говорит в мужском роде, потому что финиковые пальмы — раздельнополые растения, и, когда Мафусаил зацвел в первый раз в 2012 г., оказалось, что его цветы несут пыльцу. Чтобы полностью возродить вымершую иудейскую пальму, кому-то придется прорастить и женское семя. Когда я спросил, делают ли они что-нибудь в этом направлении, Сара, похоже, едва удержалась, чтобы тут же не выложить мне новости. «Конечно же да! — воскликнула она. — Но я не могу рассказать вам об этом!» В науке никогда не стоит болтать о результатах, прежде чем данные будут проанализированы, отрецензированы и опубликованы. Но ко времени выхода этой книги Сара и Элейн, возможно, уже объявят миру о результатах своей работы. При некотором везении эти находки расскажут нам не только о том, как иудейским финикам удалось сохранить жизнеспособность в течение столь долгого времени, но и об их подлинном аромате и сладости, а также о том, могут ли они вылечить головную боль.

История Мафусаила считается примером самого старого естественно проросшего семени. Эта повесть о невообразимой стойкости и живучести, представляющая собой достойное и притом мирное дополнение к героической защите Масады, дает надежду, что иудейские финики могут когда-нибудь снова украсить долину Иордана. Но это вовсе не единственный случай, когда старое семя вдруг удивительным образом пробудилось к жизни. В 1940 г. исследования длительности сохранения всхожести семян получили тяжелый удар, когда немецкая бомба попала в ботанический отдел Британского музея. После того как пожарные потушили пламя и расчистили мусор, вернувшиеся музейные работники обнаружили, что некоторые из образцов проросли. Отреагировав на жар и влажность, семена шелковой акации, собранные в Китае в 1793 г., проросли и дали совершенно нормальные на вид побеги. (Три растения были высажены неподалеку, в Аптекарском саду Челси, где в 1941 г. их погубила другая бомба.) С тех пор ботаники-энтузиасты несколько раз сообщали о все новых рекордах длительности сохранения всхожести: 200 лет у семян леукоспермума из семейства протейных и других африканских экзотических растений, обнаруженных в пиратском кладе; 600 лет у семян канны, насыпанных внутрь индейской погремушки; 1300 лет у семян индийского лотоса, найденных в высохшем речном русле. Самые многообещающие достижения в этой области пришли из Заполярья, где группа археологов недавно извлекла и привила на другое растение живую ткань из крошечного семечка неизвестного растения семейства капустных, пролежавшего замороженным в беличьей кладовой больше 30 000 лет. Самостоятельно это семя прорасти не могло, но тот факт, что его части так долго сохранили жизнеспособность, предполагает, что рекорд Мафусаила рано или поздно будет побит.

«Семена могут обладать практически неограниченным сроком хранения», — сказала Сара, когда я спросил ее о пределах сохранения всхожести. Ответ Элейн был прозаичнее, но, вероятно, ближе к истине. Все семена в конечном итоге умирают, объяснила она, и большинство — в течение пары-тройки лет или десятилетий. Но Мафусаила нашли в «идеальном месте»: погребенным глубоко под руинами здания в совершенно сухой среде, где семя было защищено от насекомых, грызунов, влажности и разрушительных для него солнечных лучей. Во время повального увлечения Древним Египтом, прокатившегося по Европе и Северной Америке в XIX в., люди утверждали, что похожие условия позволили сохраниться зернам и горошинам, похороненным вместе с фараонами. Недобросовестные местные гиды развернули оживленную торговлю «пшеницей мумий» для туристов, и популярнейшие журналы, от Harper’s до The Gardener’s Chronicle, превозносили ее замечательную урожайность и пользу для здоровья. Даже в наши дни сорт гороха King Tut Peas, то есть «горох царя Тутанхамона», удерживает первые места в каталогах семян. Хотя нет никаких доказательств, что заявления о семенах фараонов соответствуют действительности, история Мафусаила позволяет считать, что это вполне возможно.

Возрождение древних сортов растений — важнейшее научное достижение, порождающее сенсационные газетные заголовки, но это лишь крайний пример того, что семена проделывают постоянно. В самом широком смысле термин «покой» описывает именно эту фазу, сколь угодно длительную, — фазу бездействия между созреванием и прорастанием семени. Садовые семена, продаваемые в пакетиках, находятся в состоянии покоя, как и семена трав, которые вы рассыпаете перед домом, чтобы вырастить газон: сухие, твердые, удобные для хранения и готовые прорасти при соприкосновении с влажной почвой. Не будь у них такого свойства, фермеры и садоводы не могли бы запасать семена для будущего сева, и ни зерна, ни бобы, ни орехи не лежали бы так долго в наших кухонных шкафах и хранилищах. Мы считаем это само собой разумеющимся, но, если бы семена не обладали способностью бездеятельно лежать месяцами или даже годами, вся наша система пищевой промышленности превратилась бы в глупую авантюру. И хотя жизнеспособность семян чрезвычайно важна для людей и сельского хозяйства, еще важнее она для самих растений.

Каждый, кто сдувал пух с одуванчика, знаком с идеей распространения семян в пространстве. А способность к покою в буквальном смысле позволяет семенам распространяться во времени. Она дает растениям способ переместить свои семена в будущее — в такой момент, когда условия будут наиболее подходящими для прорастания. Растения с долгоживущими семенами производят на свет потомство, которое переживет любую зиму, засуху или другие неблагоприятные времена и непременно дождется следующего удачного вегетационного сезона. Подобные семена также служат страховкой от наводнений, пожаров и других случайных событий, которые могут стереть с лица земли все всходы текущего года, — семена в состоянии покоя останутся в почве, ожидая другой благоприятной возможности. Такое свойство дает семенным растениям очевидное эволюционное преимущество на любых территориях с суровым или непредсказуемым климатом или сильно выраженной сезонностью. Это превосходно вписывается в теорию Билла ДиМишеля о том, что эволюция семян происходила на сухих неровных возвышенностях каменноугольного периода, где способность к покою давала семенам еще одно явное преимущество перед короткоживущими конкурентами — спорами. И это также помогает объяснить, почему покой является основной стратегией для семян почти любых экосистем, кроме тропических лесов, где погода почти всегда благоприятна и семенам лучше прорастать сразу, чтобы избежать бо́льших опасностей: гниения или повреждения и поедания животными.

Растения, которые первыми изобрели покой семян, вероятно, сначала всего лишь сбрасывали семена на землю до срока. Эти недоразвитые изгнанники не имели специальных адаптаций — им просто требовалось больше времени, чтобы дозреть до готовности прорасти. Некоторые виды до сих пор следуют подобной стратегии в каких-либо вариантах, и любой садовод, который пытался выращивать петрушку, знает об этом. Ее семена прорастают чудовищно долго, потому что крошечным зародышам требуется расти много дней внутри семян, прежде чем они сделаются достаточно большими, чтобы пустить корень. Со временем большинство растений развили способность дольше задерживать семена на себе, высушивая их — уменьшая содержание воды на целых 95%. Это остается единственным важнейшим фактором в замедлении метаболизма семени, и подробней мы обсудим его в следующей главе. А пока считайте высушивание отправной точкой, с которой покой семян начал быстро эволюционировать, что породило множество сложных, порой причудливых стратегий. В целом, как и в данной книге, покой семян определяется довольно широко: любая задержка жизнедеятельности на любой промежуток времени, возникающая после созревания семени и длящаяся до его прорастания. Но такие специалисты, как Кэрол Баскин, проводят важное различие между просто неактивными семенами и теми, что находятся в истинном состоянии покоя.

«Если семя действительно находится в состоянии покоя и вы помещаете его на влажный субстрат при благоприятной температуре, оно не прорастет», — сообщила мне она. Иными словами, покоящиеся семена не просто лежат, ожидая теплого дождичка и солнечного денька. По определению Кэрол Баскин, семя в состоянии покоя должно активно сопротивляться прорастанию при помощи обширного арсенала приемов, чтобы оттянуть его начало. Это звучит нелогично — разве сам смысл семени не в том, чтобы прорасти? Но такая способность дает семенам изощренные способы взаимодействия с погодой, освещенностью, состоянием почвы и другими факторами, из которых складывается окружающая среда. Самая распространенная тактика для регионов с умеренным климатом учитывает, прежде всего, температуру, поэтому, чтобы семена были готовы прорасти весной, требуется длительное действие зимнего холода, за которым следует потепление. Эта стратегия зачастую сочетается с требованиями к освещенности, которые могут быть удивительно строгими и специфичными. Некоторые семена диких представителей семейства капустных реагируют на изменение угла падения света и продолжительности светового дня сквозь двухметровый слой снега, а многие лесные виды чувствуют разницу между полным солнечным спектром на открытом месте (хороший шанс прорасти) и лучами дальнего красного света, пробивающимися сквозь листву (слишком затененное место). В чем бы ни нуждались покоящиеся семена, они не смогут и не станут прорастать, пока не появятся требуемые условия.

«Эволюцией этого процесса управляет не столько семя, сколько проросток», — пояснила Кэрол. Хотя прорастание может оказаться успешным в любой момент повышения влажности почвы, по-настоящему важно то, что произойдет потом. Все вложения материнского растения в питание и распространение своих потомков станут бессмысленны, если семена проклюнутся в неподходящий сезон и быстро погибнут от жажды, холода, жары или недостатка освещения. Эти высокие эволюционные ставки привели к появлению высокоспециализированных сигналов, необходимых покоящимся семенам, чтобы пробудиться. Примеры самых замысловатых из них можно обнаружить у растений — выходцев с территорий, подверженных регулярным пожарам, где молодые растения лучше всего растут после того, как огонь опустошит округу и оставит слой богатой питательными веществами золы. Семена — от некоторых видов акаций и сумаха до ладанника и утесника — приспособились к этой системе и зачастую остаются совершенно водонепроницаемыми и неспособными к впитыванию влаги и набуханию до тех пор, пока экстремальный жар открытого огня не расколет их скорлупу или не уберет крошечные пробки, чтобы влага могла проникнуть внутрь. Некоторым видам также требуется воздействие горячих газов, входящих в состав дыма, или они реагируют на особые химические вещества, выделяющиеся из частично обугленного дерева. Специалисты по проращиванию иногда обжигают семена в течение короткого времени и окуривают дымом, симулируя пожар в лабораторных условиях. Для пустынных растений сложность заключается в том, чтобы отличить случайный ливень от продолжительных дождей, которые могут действительно напитать влагой жаждущий росток. Как именно они это делают, до сих пор остается неясным, но некоторые специалисты полагают, что в таких семенах имеются «дождемеры» — химические вещества, препятствующие прорастанию до тех пор, пока вокруг не окажется строго необходимое количество воды.

Кэрол Баскин и ее мужу ни один аспект биологии семян не кажется более интригующим, чем то, как семена засыпают и какими средствами можно заставить их пробудиться. «Это совершенно зачаровывает нас», — призналась она. Всего они с Джерри выделили 15 разных классов и уровней покоя семян и много вариантов для каждого случая. Они различаются на основании того, что именно погружает семя в состояние покоя (например, непроницаемая оболочка, недоразвитие зародыша, химические или экологические ограничители) и какова степень «глубины» этого состояния (насколько трудно из него выйти). Повсюду, от заднего двора их дома в Кентукки до Гавайских гор и холодных пустошей северо-восточного Китая они продолжают находить новые и неожиданные аспекты этого явления. Постоянно возвращаться к данному вопросу их заставляет понимание того, насколько плохо мы в действительности разбираемся в этом процессе. Все соглашаются, что высыхание важно, и ученые знают многие из химических веществ и генов, в нем участвующих, но как именно безжизненное с виду семя распознает такие разные параметры окружающей среды, как мороз, дым, жара, продолжительность светового дня и соотношение длин волн в доходящих до него солнечных лучах, остается загадкой. Даже границы между выходом из состояния покоя и началом прорастания четко не определены. В науке, как и в повседневной жизни, можно многое узнать о том, что происходит, без понимания механизма самого процесса. К примеру, я знаю, что происходит, когда я включаю свой компьютер. Я могу набирать на нем текст, искать что-то в интернете или развлекать бабушек и дедушек моего сына фотографиями и рассказами о его последних проделках. Но о том, как на самом деле работает компьютер, у меня нет даже самого туманного представления, что подтверждается моими частыми обращениями в службу технической поддержки. Наука лучше разбирается в состоянии покоя семян, чем я в компьютерах, но предстоит узнать еще очень многое, и потому это так увлекательно.

В конце разговора я спросил Кэрол, может ли анабиоз служить хорошей аналогией для покоя семян. (Когда наука не может дать полного ответа, вполне естественно обратиться к научной фантастике.) «Не совсем, — ответила она, — потому что семя остается активным». Это вызвало у меня улыбку: только биолог, занимающийся семенами, может назвать жесткое, сухое, никак себя не проявляющее семя в состоянии покоя «активным». Но Кэрол и многие другие полагают, что семена продолжают поддерживать метаболические процессы, как и любое живое существо, — просто они делают это очень-очень медленно.

Главный герой романа Герберта Уэллса «Когда спящий проснется», открыв глаза, обнаруживает, что мир преобразился. Прошло 200 лет, и все его знакомые мертвы. Но есть и хорошая новость: на его счете в банке набежало столько сложных процентов, что он стал самым богатым человеком в истории. Покой может быть сходным опытом для семени — в конце концов, Мафусаил проснулся в собственном маленьком саду. Для семян более типично находиться в состоянии покоя в течение одного сезона или, возможно, пары лет или десятилетий, но выигрыш остается значительным: благоприятные условия для роста и, при некоторой удаче, хороший участок земли. В романе Уэллса Спящий сразу встречает людей в странных одеждах, которые пытаются не дать ему заявить права на свое богатство. Семена также пробуждаются в обстановке конкуренции со случайными соседями, поскольку в течение всего времени их сна и многие годы до того в окружающей почве копились всевозможные другие семена.

Нигде больше в природе нет такой ситуации, которая складывается в почве, хранящей огромный запас разнообразных семян. Если сравнивать покой семян с анабиозом, то тогда семенные запасы почвы воплощают собой отложенную конкуренцию: сотни тысяч непримиримых соперников, относящихся к множеству видов и поколений, лежат бок о бок и ждут своего часа. Когда вдруг возникают нужные условия (особенно после пожара или другого серьезного нарушения растительного покрова), начинается напряженная борьба. Эта конкуренция между столь многими близкими соседями стала движущей силой эволюции семян, влияя на все, от размера семени и скорости прорастания до качества и количества запасенных питательных веществ. Некоторые специалисты полагают, что почвенный запас семян даже вводит новые генетические вариации в популяции растений, поскольку ДНК более старых семян зачастую начинает деградировать и накапливать случайные ошибки. Удивительное разнообразие и жизнеспособность семян могут даже побудить людей, изучающих запасы семян в почве, использовать самый редкий в научных трудах знак препинания — восклицательный. Чарльз Дарвин однажды получил 537 проростков из трех столовых ложек ила из пруда, который «весь умещался в кофейной чашке!».

Поскольку почвенные запасы семян сохраняются очень долго, они могут подарить интереснейшую картину прошлого. В случае Мафусаила «семенной банк» находился в древнем амбаре, но даже в природных условиях среди семян, сохранившихся в почве, зачастую обнаруживаются виды, давно исчезнувшие в данной местности. Экологи обращаются к почвенным семенным запасам, когда хотят получить представление об истории данного биотопа и узнать, какие растения здесь росли раньше. Увлечение Дарвина семенами началось, когда он наблюдал за мальвой — полевым и садовым цветком, проросшим там, где через густой тенистый лес проложили новую дорогу. Он пришел к выводу, что семена, по-видимому, лежали в почве «сотни лет не потревоженными» с тех самых пор, когда на этом месте еще не было леса, а находились возделанные поля. Самые поразительные примеры такого повторного возвращения к жизни появляются, когда нарушение почвенного покрова вскрывает давно погребенные запасы семян, иногда в самых неожиданных местах. Весной 1667 г. лондонцы пришли в изумление: их город зацвел. Внезапно появились поля золотых крестоцветных и других диких цветов, простираясь к северу от Темзы, где шестью месяцами ранее Большой пожар уничтожил тысячи жилых и нежилых строений, обнажив землю и запасы семян, пролежавшие там много поколений.

Почвенные запасы семян могут показать нам картины прошлого, но для растений весь смысл состояния покоя заключен в будущем — в распространении своего потомства во времени. Пожалуй, никто не осознает этого лучше, чем садоводы и фермеры, занимающиеся прополкой сорняков на одних и тех же участках земли год за годом. В сущности, именно группа раздосадованных фермеров побудила профессора Уильяма Джеймса Била предпринять то, что стало одним из самых продолжительных научных экспериментов в истории. Ботаник из Мичиганского сельскохозяйственного колледжа (теперь Университет штата Мичиган), Бил начал свой проект осенью 1879 г. в ответ на просьбу местных фермеров. Они хотели знать, за сколько лет прополки и возделывания исчерпаются семена сорняков на их полях. Чтобы найти ответ, Бил аккуратно закопал 20 стеклянных бутылок на холме неподалеку от своего офиса. В каждой бутылке лежало по 50 семян 23 местных видов, выбранных «с целью проверить их в разное время в будущем». В течение следующих трех десятилетий Бил выкапывал каждые пять лет по бутылке, сажал семена и следил, сколько из них прорастет. Уходя на пенсию, он передал эксперимент более молодому коллеге (вместе с «картой сокровищ» — мест, где зарыл семена). Продолжатели эксперимента расширили временны́е рамки, так что последняя «бутылка Била» не будет выкопана до 2100 г. Неизвестно, работают ли потомки тех фермеров на тех же полях, но если и так, мы теперь знаем, что они будут по-прежнему выдергивать такие сорняки, как коровяк и просвирник пренебреженный. Семена обоих видов из бутылки, выкопанной в 2000 г., охотно проросли, проведя под землей 120 лет.

Многие сейчас рассматривают эксперимент Била как диковину — очаровательный привет из эры великих натуралистов XIX в. Его простая идея продолжает напоминать нам каждые пять лет, что семена могут долго, очень долго сохранять жизнеспособность. Но хотя современные методы исследования стали более сложными и изощренными, работа Била предопределила главные направления в изучении семян. Никогда прежде ученые не отправляли столько семян в будущее — миллиарды семян, относящихся к тысячам видов. Но вместо стеклянных бутылок мы теперь храним семена в защищенных камерах и ледяных арктических пещерах. Как и Джеймс Бил, современные хранители семян время от времени извлекают свои образцы и проращивают их; но, в отличие от профессора, они не пытаются разобраться со старыми запасами семян — они создают новые.